Жозе Сарамаго - [Про]зрение

Пообедали порознь. Верный избранной тактике управляемой распыленности, комиссар перед тем, как расстаться с подчиненными, напомнил им, чтобы не ходили в те рестораны, где побывали накануне, и, словно тоже был своим подчиненным, дисциплинированно выполнил собственный приказ. И испытал при этом сладость самопожертвования, потому что выбранный им наконец ресторан, хоть и был отмечен тремя звездами, на деле не заслуживал ни одной. На этот раз определили не одну точку рандеву, а две – сначала с агентом, потом – с инспектором. Оба они тотчас поняли, что начальство не в духе и к разговорам не склонно, потому, вероятно, что беседа с глазным врачом и его женой не задалась – или не удалась. А поскольку и они не добились успеха в самоотверженных своих трудах, то состоявшееся в компании провидение, страховки и перестраховки совещание по итогам дня отнюдь не напоминало плавание по морю роз. Напряжение, вызванное причинами чисто служебными, возросло еще более после бестактного и тревогу вселяющего вопроса, который гаражный служитель задал им при въезде: Вы откуда взялись. Само собой понятно, что комиссар, надо отдать должное ему и его профессиональной выучке, не растерялся: Из провидения, отвечал он сухо, а затем еще суше добавил: Мы припаркуемся, где положено, на месте, отведенном компании, а потому ваш вопрос нескромен и невежлив. Может быть, может быть, вопрос мой и то, и это, но я не помню, чтобы я вас раньше тут видел. А все дело в том, что вы человек не только бескультурный, но и беспамятный, мои коллеги работают у нас недавно и в самом деле появились здесь впервые, но я-то здесь – постоянно, а теперь отойдите в сторонку, потому что водитель нервничает и может задавить ненароком. Поставили машину и вошли в лифт. Не думая о том, что совершает шаг безрассудный и неосмотрительный, агент принялся было объяснять, что вовсе даже он не нервничает, что перед тем, как принять в полицию, его проверяли и признали человеком в высшей степени хладнокровным, но комиссар резким взмахом руки призвал его к молчанию. И только потом, попав под защиту звуконепроницаемых стен провидения, обрушился на него без жалости и снисхождения: Как тебе в голову не пришло, идиот ты этакий, что лифт может быть оборудован микрофонами. Господин комиссар, виноват, я в самом деле не подумал об этом, пролепетал в ответ бедняга. Завтра никуда не выходи, охраняй офис и напиши пятьсот раз: Я – идиот. Господин комиссар. Ладно-ладно, не обижайся, я погорячился, но этот охранник из гаража просто взбесил меня, мы так старались не пользоваться дверью в подъезд, чтобы никому не попасться на глаза, и вот вам, пожалуйста, а ведь никто не должен был видеть нас. Поздно, господин комиссар, а вот если наши службы располагают еще явочными квартирами в городе, мы могли бы передислоцироваться в другое место, сказал инспектор. Располагать-то располагают, но, насколько я знаю, это не мгновенно делается. Может быть, попробовать. Нет, времени нет, да и потом в министерстве будут этим совсем не довольны, дело надо решить как можно скорей, в самые сжатые сроки. Вы позволите мне говорить откровенно, господин комиссар, спросил инспектор. Валяйте. Боюсь, мы зашли в тупик, хуже того – попали в осиное гнездо. Что же вас навело на подобные мысли. Точно объяснить не могу, но вот, ей-богу, ощущения такие, будто сижу на бочонке с порохом и огонь ползет по запальному шнуру, кажется, вот-вот рванет. Комиссару показалось, что он слышит собственные свои мысли, однако занимаемый им пост и ответственность порученной ему миссии не дали ему свернуть с торной дороги долга. Не разделяю ваше мнение, сказал он и этими скупыми словами тему закрыл.

За тем же столом, где завтракали утром, они сидели теперь, развернув свои блокноты с записями и готовились к мозговому штурму. Ну, давай ты первый, сказал комиссар агенту. Как только я вошел в дом, начал тот, то сразу понял, что хозяйку никто еще не успел предупредить. Ну, разумеется, мы же нагрянули по всем трем адресам одновременно – в половине одиннадцатого. А я опоздал немножко и позвонил в дверь в десять тридцать семь, повинился агент. Сейчас это уже не важно, давай дальше, времени не теряй. Она впустила меня, спросила, не хочу ли я кофе, я поблагодарил, сказал, что не откажусь, в общем, все было так, словно я в гости пришел, потом я сказал, что мне поручено расследовать, что там случилось четыре года назад в лечебнице, но потом подумал, что правильней будет не затрагивать сейчас убийство слепца, и перевел разговор на другое – стал расспрашивать о причинах и обстоятельствах пожара, она удивилась, что, мол, столько времени прошло, а мы возвращаемся к тому, что всем бы хотелось позабыть, а я ответил, что сейчас хотим зафиксировать максимальное количество данных, потому что те недели не могут остаться белым пятном в истории страны, но она, хозяйка то есть, не будь дура, сразу ухватила нестыковку, именно это слово она и употребила, потому что в нашем-то положении, осадном, прямо скажем, положении, когда столица блокирована из-за итогов голосования, кто-то вдруг спохватывается и начинает выяснять, что да как там было во время эпидемии слепоты, и, должен признаться, господин комиссар, в первую минуту я даже растерялся и не знал, что ей на это ответить, но все же нашелся и сказал, что решение провести расследование было принято еще до выборов, но из-за извечной бюрократической волокиты стало возможно начать его только сейчас, и тогда она сказала, что причины пожара ей неизвестны, несчастный случай, который мог и раньше произойти, а я спросил, как ей удалось спастись, а она стала мне рассказывать про жену доктора, всячески ее расхваливать и превозносить, и говорить, что необыкновенный человек, никогда прежде не встречала таких, совсем особенная, ни на кого не похожая, и если бы не она, сказала еще, я бы с вами сейчас не разговаривала, она спасла нас всех, и не только спасла, она кормила нас, оберегала, защищала, заботилась о нас, а когда я спросил, кого она имеет в виду, говоря нас, перечислила по именам всех, кого мы уже знали, а потом добавила, что был в числе их и ее тогдашний муж, но о нем она говорить не пожелала, потому что они уже три года как развелись, вот и все, господин комиссар, что удалось выяснить, и вынес я оттуда ощущение, что эта самая жена доктора – в самом деле прямо какая-то героиня, редкостной души человек. Комиссар сделал вид, что этих слов не слышал. Ибо в противном случае пришлось бы устроить нагоняй агенту за то, что счел героиней и проч. женщину, подозреваемую в причастности к тягчайшему в данных обстоятельствах преступлению, какое только могло быть совершено против отчизны. Он вообще устал. И потому, когда он попросил инспектора представить отчет о том, что происходило в доме у проститутки и старика с черной повязкой, голос его звучал глуховато и тускло. Если она и была проституткой, то – в прошлом, отвечал инспектор. Из чего вы это заключаете. Непохожа, и говорит не так, и двигается, и весь стиль – другой. Да вы, оказывается, большой знаток вопроса. Да нет, господин комиссар, ничего особенного, кое-какой личный опыт и главным образом установившиеся представления. Ладно, продолжайте. Встретили меня вежливо, но кофе не предложили. Так они, что же – в законном браке. По крайней мере, кольца наличествуют. Ну, а старик, он-то как вам показался. Старик, и этим все сказано. Вот тут вы ошибаетесь, все сказано – это если их не расспрашивать, а они молчат. Ну, а этот не молчал. Тем лучше для него, продолжайте. Я, как и мой товарищ, начал было с пожара, но скоро понял, что по этой дорожке недалеко уйду, и потому, решив атаковать в лоб, заговорил о полученном полицией письме, где сообщалось про преступные деяния, совершенные в клинике незадолго до пожара, а точнее – про убийство, и спросил, известно ли им что-нибудь об этом, а женщина сказала, что да, знает, причем лучше всех на свете, потому что сама это убийство и совершила. А орудие убийства она назвала. Да, ножницы. Вонзенные в сердце. Нет, в горло. Продолжайте. Должен признаться, я впал в некоторую растерянность. Немудрено. Потому что неожиданно появились две виновницы одного преступления. Ну, дальше. Дальше она нарисовала мне жуткую картину. Пожара. Нет, господин комиссар, не пожара – она принялась в чудовищных подробностях, не выбирая выражений, рассказывать, как насиловали женщин в палате бандитов. А как вел себя старик во время этого рассказа. Он просто смотрел на меня своим единственным глазом, смотрел прямо на меня и так, словно видел насквозь. Вам показалось. Нет, господин комиссар, отныне я знаю, что одним глазом видишь зорче, нежели двумя, потому что одному глазу рассчитывать не на что и он берет всю работу на себя. Может быть, потому и говорится, что в стране слепых одноглазый – король. Может быть, господин комиссар. Ну, давайте дальше. Когда же она замолчала, заговорил он и сказал, что не верит, будто причина моего прихода – как он выразился, установить причины пожара, от которого давным-давно и пепла не осталось, или определить, при каких обстоятельствах произошло убийство, доказать которое невозможно, так что если ничего существенного и дельного я добавить не могу, то он просил бы меня удалиться. Ну, а вы. Напомнил, что я – представитель власти и нахожусь при исполнении и порученное мне задание доведу до конца, чего бы это ни стоило. А он. А он сказал, что, должно быть, я – единственный представитель власти, оставшийся в столице, поскольку все правоохранительные органы смылись уже невесть сколько недель назад, а потому он благодарит меня за то, что озаботился их с женой безопасностью, их – и ничьей больше, потому что поверить не в силах, будто ради них двоих специально прислали полицейского. А потом. Положение мое было трудное, дальше я идти не мог, и, чтобы прикрыть отступление, мне оставалось только сказать, чтобы они приготовились к очной ставке, ибо согласно абсолютно достоверным данным, которыми мы располагаем, главаря слепых уголовников убила вовсе не она, а другое лицо, и лицо это уже установлено. А они что. В первый момент мне показалось, что испугались, но старик тут же оправился и сказал, что здесь ли или где угодно еще с ними будет их адвокат, знающий законы получше, чем полиция. В самом деле думаете, что нагнали на них страху, спросил комиссар. Показалось, что да, но не поручусь. Ну, может быть, они и впрямь испугались, но – не за себя. А за кого, господин комиссар. За истинную убийцу, за жену доктора. Но ведь проститутка. Кстати, не уверен, что мы по-прежнему имеем право называть ее так. Виноват, но ведь жена старика с черной повязкой утверждает, что это она убила, хотя письмо обвиняет не ее, а именно жену врача. Которая и есть истинная убийца, поскольку сама мне это подтвердила. С этой минуты начиная инспектору и агенту логично было бы ожидать от начальства, раз уж оно затронуло тему признаний и собственных разысканий, что оно само теперь представит более или менее пространный отчет о своих успехах, но комиссар ограничился лишь тем, что сообщил – назавтра вернется в дом подозреваемых, а уж потом определит следующие шаги. А нам что завтра делать, спросил инспектор. За вами – наружное наблюдение, слежка и слежка, вам лично – за экс-супругой автора письма, проблем не будет, она вас не знает в лицо. А я, сказал агент машинально, руководствуясь методом исключения, займусь стариком и проституткой. Комиссар, сгорбившись, ушел к себе. Наверно, позвонит в министерство и запросит инструкции, сказал инспектор. Что это с ним, спросил агент. Наверно, то же самое, что и с нами, – чувствует, что сбит с толку. Очень похоже, что не верит в то, что делает. А ты веришь. Я выполняю приказы, а он – начальник и не имеет права выказывать растерянность, а от последствий страдать нам, сам ведь знаешь, как говорится, – когда волна бьет о скалу, крошатся ракушки. У меня большие сомнения насчет того, кому принадлежит эта фраза. Почему. Потому что раковины вроде бы в восторге, когда через них прокатывается волна. Не могу тебе сказать, никогда не видел смеющихся раковин. Да они не то что смеются – они просто-напросто хохочут-заливаются, просто мы не слышим этого из-за шума волн, пока не приложишь к уху. Все это вздор, ты просто развлекаешься за счет агента второго класса. Не сердись, это всего лишь безобидный способ скоротать время. Есть и получше. Например. Поспать, я устал, пойду лягу. Ты можешь понадобиться комиссару. Снова пошлет биться головой о стенку – не верю. Может, ты и прав, сказал инспектор, последую твоему примеру и тоже отдохну малость, только оставлю записку, чтобы звал, если понадобимся. Разумно.